Ровно шесть лет назад утренний радиоэфир прервался первыми, еще сумбурными сообщениями: во время линейки в честь начала учебного года террористами захвачена школа в Северной Осетии. Дети и учителя взяты в заложники. Следующие три дня Беслан, а с ним и вся страна жили ожиданием и надеждой на то, что несколько мужчин, обладающих всеми военными и властными рычагами огромной страны, смогут принять такое решение, которое позволит спасти более тысячи людей, запертых в заминированном спортзале. 3 сентября школу решили штурмовать. 331 человек погиб.
-----------------------------------------------------------------------------------✂--------------------

Объединяясь в это трудное время всем миром и всеми вероисповеданиями, всеми молитвами и призывами, всеми мыслями и чувствами, всеми эмоциями и переживаниями,
МЫ ПОМНИМ , МЫ СКОРБИМ, МЫ СОСТРАДАЕМ.

2 сентября 2004 года
Дорога от аэропорта до Беслана: на всем пути ни одного поста, ни одного милиционера, вообще ни одного вооруженного человека — пустыня. В городе тоже ощущение пустоты, на окраинах все вымерло, словно все собрались перед ДК. На здании огромная афиша — "Страсти Христовы". Рядом еще один постер: "Кино в ДК. ОБИТЕЛЬ ЗЛА". Кто еще пару дней назад мог подумать, во что превратится этот тихий и богатый городок, неофициальная водочная столица России?
Хаос и безвластие
В центре городка очень много вооруженных людей – и в камуфляже (самого разного окраса и покроя), и в домашнем облачении, буквально в тапочках на босу ногу. Небритые мужики с оружием слоняются по всей периферии оцепления или кучкуются в стороне от площади. У них ножи на поясе, пистолеты, за плечами охотничьи ружья, старые армейские карабины СКС, новые и потертые автоматы, иногда вижу и характерные очертания снайперской винтовки — СВД. Это ополченцы. Проще говоря, местные жители, доставшие из подвалов и с чердаков оружие, явно не только зарегистрированное. Далеко не каждый смог бы отличить этих людей от тех же боевиков по внешнему виду или экипировке.
Забегая вперед, добавлю: к утру 3 сентября вооружение ополченцев становится основательнее – можно заметить пулеметы и даже гранатометы. Из машин, подъехавших к площади, выгружают карабины...

Время от времени группы мужчин с автоматами и в разгрузочных жилетах решительно, без единого слова отодвигают в сторону милиционеров и омоновцев, проходя за оцепление и исчезая где-то в окрестностях школы. Документы у них никто не спрашивает, не проверяет, хотя знать кого-либо из местных солдатики в принципе не могут! Вообще за все время пребывания в Беслане я ни разу не видел, чтобы кого-то попросили предъявить документы, вот и у меня их не проверили ни разу, пропуском служила фотокамера в руках; еще более надежными пропусками были камуфляжные куртки, разгрузочные жилеты и оружие. Проще говоря, по городу и его окрестностям без каких-либо ограничений передвигались группы вооруженных людей, никакого отношения к официальным структурам не имеющие!

Формальное оцепление – солдаты внутренних войск – ни во что не вмешиваются, молча преграждая путь только явно вычисляемым журналистам, да еще женщинам. Да и вообще какое-то странное это оцепление: среди сотен растянувшихся вдоль улиц солдат нет ни одного офицера!
Со стороны школы доносятся одиночные выстрелы и автоматные очереди: террористы, не жалея патронов (с боезапасом у них явно проблем нет), ведут беспокоящий огонь по окрестностям. Машинально сравниваю увиденное с "Норд-Остом": нет, не похоже! В Москве хотя бы оцепление было реальнее, наличествовали признаки хоть какого-то управления, явной вменяемости городских служб. Второй день теракта, растерянность, казалось бы, должна уступить место организованности и порядку, однако в Беслане власть в принципе не ощущается, никакая – ни местная, ни федеральная. Кстати, за эти дни не только я – никто из людей на улице в глаза не видел хотя бы своего мэра. Впрочем, оказалось, никто из горожан не знал, как его зовут.

Вооруженные люди снуют туда-сюда через кордон, игнорируя солдат, растерянные милиционеры пытаются проложить в толпе путь беспрестанно снующим туда-сюда крутым машинам с мигалками. Армейские саперы просто фланируют среди толпы, словно выгуливая своих рвущихся с поводка овчарок, на грузовиках с надписью "Разминирование" гроздьями висят десятки местных мальчишек.
На относительно дальних подступах к школе совершенно бесцельно маневрирует бронетехника. Внутри оцепления тоже полно разномастно одетых вооруженных людей, машин "скорой помощи", пожарных, милиции, бронетехники – и никакого командования. Все машут руками, кричат друг на друга, отдаются какие-то команды, никто никого не слушает, ничего не выполняет, машины перемещаются рывками, едва не сталкиваясь друг с другом. Моего опыта военных командировок достаточно, чтобы понять: никакого единого руководства или реально работающего штаба тут просто нет – все растеряны, никто не знает, что делать, полный управленческий хаос. И это на вторые сутки теракта!

"Не можете спасти – уйдите на х..!"
К вечеру 2 сентября бандиты стали постреливать по окрестностям из подствольных гранатометов. Слышно, как гранаты рвутся рядом — то тут, то там. Иногда уши выделяют и другие звуки, глухие и еле слышные. Догадываюсь, что это стреляют внутри школы: скорее всего, опять расстреливают кого-то из заложников. Догадка позже подтвердится. К ночи частота залпов из подствольников усиливается — недостатка в боеприпасах террористы точно не испытывают. Краем глаза удается глянуть на школу: выбиравший объект захвата явно не дилетант – очень удобное место для огневой позиции, прекрасно контролируется прилегающая местность, незаметно подобраться к школе сложно.
А возле ДК бурлит толпа. Гул, какие-то выкрики, понять не могу – говорят на осетинском, разбираю только "Дзасохов". Прошу перевести, натыкаюсь на невменяемый взгляд людей. Лишь кто-то за спиной пересказывает: "Они говорят — почему вы все врете, почему не говорите правды про наших детей, почему не скажете, сколько там людей". И поясняет: "Наш город маленький, мы почти все тут знакомы, как можно скрыть правду? Там же больше тысячи, детей же учится больше 800, еще столько же пришло родителей, родственников, многие с маленькими детьми, учителя. Откуда тогда всего 354 заложника?!" Рядом выкрики уже по-русски: "Почему Дзасохов к нам не выходит, почему он не с нами? Почему нам не говорят, чего хотят ЭТИ?!"
У людей в руках радиоприемники, другие сгрудились возле переносных телевизоров, и совершенно бредовые сводки новостей вызывают ярость. Пока это лишь возмущенные крики, но кожей чувствую, что напряжение растет, копится. Люди хотят знать, что с детьми, чего требуют террористы, сколько их. С кем ни поговори, все твердят: видать, у них там такие страшные и неприемлемые для власти требования, что их боятся обнародовать. И все чаще из толпы доносится: "Не можете спасти наших детей – уйдите на х..! Мы сами с ними разберемся и сами спасем своих детей!".
Один из стоящих рядом ополченцев бросает мне: "Парень, мы ведь не только потому достали автоматы из-под кровати, что мы кавказцы и мужчины, мы же видим, что власть ничего не может и не хочет. Какой штурм, какая операция?! Эти импотенты попрятались по норам при первых выстрелах, они даже нормального оцепления сделать не могут!"

Только что из школы вышел Руслан Аушев. И тут же по толпе разлетается рассказ женщины из числа выведенных им заложников: в школе настоящий ад, мужчин в первый же день отделили от женщин и детей и почти всех сразу расстреляли. Кого-то убивали прямо на глазах детей: ставили на колени и стреляли в затылок. Потом прошел слух, что две смертницы с "поясами шахидов" собрали вокруг себя нескольких мужчин и подорвались. А еще освобожденные утверждают, что на их глазах бандиты вскрывали полы в школе, доставая оттуда какие-то упаковки – то ли со взрывчаткой, то ли с боеприпасами. Да и так ясно, что террористы никак не могли притащить весь арсенал с собой.
Вечером 2 сентября город охватывает паника: в Беслан на полном газу ворвалось несколько сигналящих легковушек, из кабин доносилось: "В Фарне бои! В Фарн вошли боевики! Басаев идет на Беслан, увозите детей! Взорван мост!" Фарн – это совсем рядом. Натыкаюсь на гаишников, спрашиваю, так ли это. Милиционеры, услышав новость, стремительно кидаются к рации. После короткого радиообмена облегченно вздыхают: "Нет там боев, это "Альфа" там оружие пристреливает, тренируется". – "Нет, не "Альфа", СОБР!" – перебивает второй милиционер, выразительно глядя на напарника.

Но слух то ли о боях в Фарне, то ли о тренировке "Альфы" уже достиг площади: "Вот, они опять нам все врут! Обещают, что штурма не будет, а сами готовятся! Мы не дадим штурмовать!" Глядя на мужчин, молчаливо сжимающих оружие, в этой готовности трудно усомниться.
Уже поздним вечером решили перекусить в еще работавшем кафе "Ирбис". Пытались перешучиваться с официантками, пока серия разрывов подствольных гранат не громыхнула рядом, за ней еще и еще, раздались и очереди. Рванули поближе к школе: неужели боевики пошли на прорыв? Следующая серия разрывов прозвучала там, откуда мы только что ушли. Двух девушек-официанток посекло осколками: одну в брюшную полость, вторую – в кисть правой руки. Правда, мы узнали об этом лишь наутро...

3 сентября
Ночь пришлось провести на улице – махонькая гостиница напрочь забита. Под самое утро местный житель предложил прикорнуть у него. Громыхало всю ночь: обстрел окрестностей террористы вели стабильно. А утром обнаружил, что оказался внутри оцепления: вышел из дома – вокруг только спящие на газонах автоматчики. Солдаты равнодушно провожали нас взором, даже не пытаясь выяснить, кто мы и как тут очутились: раз ходят – значит, им можно.
Оказалось, оцепление расширили потому, что ночью гранаты бандитских подствольников стали сыпаться уже в жилом секторе, есть раненые. Сержант батальона внутренних войск (офицеров, опять же, вокруг ни одного!) пояснил: прошел слух, что террористы запросили коридор до Назрани, вот им его и сделали, отведя бронетехнику и часть солдат. Действительно, бэтээров в этом углу стало поменьше.
...Все началось, когда мы с коллегой Дмитрием Быковым зашли в кафе "Ирбис" на улице генерала Плиева – узнать про знакомых раненых официанток. Как оказалось, кафе было в каких-то десятках метрах от школы.
Два или три мощных взрыва подряд – точнее не смог разобрать – громыхнули, как водится, неожиданно. Какое-то секундное затишье — и тут же неистовый шквал очередей. Огонь явно перекрестный и столь ожесточенный, что в тот момент даже сомнений не возникло: штурм! На миг мелькнула мысль, что разгар дня — странное время для штурма...

И тут, буквально через какие-то секунды после первых взрывов, в наш дворик непонятно откуда врывается бегущий мальчишка лет двенадцати-тринадцати: в трусах, босиком, в пятнах крови, с хлопьями копоти на спине. Еще ничего не понимая, просто вскинул фотоаппарат, а по дворику, по стенам кафе, в воздухе зацвикали пули. Хронику событий восстановил для себя уже позже благодаря таймеру своей камеры: первый кадр бегущего ребенка сделал в 13.04. А дети все появлялись и появлялись из неприметной калиточки в заборе. Второго ребенка, девочку, мужчина вынес на руках точно через две секунды после первого. И всего лишь за первую неполную минуту этого ада мимо нас вышло или было вынесено 14 человек. Потом ровно минутная пауза – и выносят-выбегают еще примерно 20 человек – мальчишки, девочек выносят на руках, три женщины... Все как на одно лицо: в крови, полуодетые, в полном шоке, совершенно ничего не понимающие, трясущиеся от ужаса. "Пить, я хочу пить, – еле шепчет девочка на руках а автоматчика. – Мы пили мочу, дайте пить..." Дверь в уже закрытое кафе выбивают прикладами, вносят туда ребенка и поливают минеральной водой – тем, что попалось под руку.
Первая мысль тогда была, что классно сработали штурмующие: еще и минуты не прошло после взрывов, а уже столько спасенных... Затем понимаю: никакой это не спланированный штурм, а просто какой-то хаос! Укрываюсь возле стены от обстрела. Рядом автоматчик, только что принесший девочку. Жадно глотнув воды, говорит, что все началось случайно: "Там, когда эмчеэсники за трупами пришли, один пацан из зала выпрыгнул и побежал, боевики за ним, дальше непонятно – то ли он подорвался на растяжках, то ли они. И сразу другие дети побежали, а эти суки им в спину огонь открыли, вот наши сейчас детей огнем и прикрывают..."
В 13.19 на руках выносят старика в шляпе, совершенно никакого от пережитого ужаса, крепко прижимающего к себе вывернутый наизнанку окровавленный пиджак. Позже узнаю: это Заурбек Гутиев, бывший учитель, ветеран войны. Его пригласили в школу на торжественную линейку, которая затянулась до 3 сентября – его тоже взяли в заложники, и ему тоже пришлось пить мочу. А в пиджаке, как оказалось, военные награды: специально вывернул его, чтобы террористы их не увидели...
Слышу гул: в 13.26 в воздухе появились вертолеты – ударный Ми-24 и пара Ми-8. Не стреляют, кружат над школой...

Был ли залп с вертолета?
В недавно опубликованном особом мнении члена парламентской комиссии по расследованию теракта в Беслане Юрия Савельева утверждается: "Удар по крыше корпуса, прилегающего к спортивному залу (по крыше над кабинетом осетинского языка), мог осуществляться только с воздуха, т.е. с применением боевых вертолетов МИ-24; здесь, вероятней всего, была использована термобарическая граната ТБГ-7В". Савельев делает вывод, что "данный удар термобарической гранатой мог быть нанесен только с одного из боевых вертолетов Центра специального назначения ФСБ, которые появились над школой сразу же после прозвучавших первых взрывов".

В интервью "Новой газете" Савельев повторяет: "Нет иного объяснения этим разрушениям, как выстрелы, скорее всего, гранатой ТБГ-7В с вертолетов, которые появились над школой уже примерно в 13.15".
Заметим, в хронике Савельев расходится сам с собой: согласно докладу вертолеты у него появились над школой "сразу же после прозвучавших первых взрывов" (то есть в 13.04-13.05), а в интервью они там были "примерно в 13.15". Десятиминутное разночтение — в оценке боя вещь существенная. Первый Ми-24 появился над Бесланом не сразу же после взрывов, даже не в 13.15, а в 13.26 – через 22 минуты после взрывов! Что автор этих строк незамедлительно и зафиксировал фотокамерой. 22 минуты между взрывом и появлением боевых машин – как раз столько, сколько нужно, чтобы поднять (разумеется, уже подготовленные к вылету) машины с аэродрома в воздух и долететь.
Повторюсь, это расхождение во времени – не мелочь, поскольку версия незамедлительного появления вертолетов стала расхожим мифом. Но на протяжении целых 22 минут боя их и близко не было возле школы! И к тому, что там творилось до 13.26, вертолетчики никакого отношения иметь не могут.
Да и версия Савельева об обстреле с вертолета тоже, на мой взгляд, не выдерживает критики. Ни я, ни один из моих многочисленных коллег возле места трагедии, ни один из окружавших школу местных жителей такого залпа не наблюдал! Нет и ни одного свидетельского показания (а они, как известно, самые разные и часто друг другу противоречат) о том, что вертолеты произвели залп по школе.
Бывая на войне, не раз видел, как ведут огонь вертолеты, сам попадал под огонь с воздуха и категорически утверждаю: такой залп нельзя не заметить. Значит, не было вертолетного залпа по крыше школы.
Репутация Савельева как специалиста "по вопросам физики горения и взрыва" сильно пошатнулась в моих глазах, когда он предположил, что с вертолета произвели залп из... гранатомета! Представляет ли себе доктор технических наук, как вообще стреляют из гранатомета? Ведь при выстреле из открытой казенной части ствола выбрасывается мощная струя пороховых газов, образующая позади гранатомета опасную зону. И согласно правилам стрельбы на удалении до 30 метров там не должно быть ни людей, ни боеприпасов, ни горючего. В переводе на нормальный язык это означает, что гранатометный выстрел с борта вертолета — просто гарантированное самоубийство! А на внешних подвесках вертолетов, насколько могу судить по своим же снимкам, располагались пакеты не с гранатометами, а со вполне штатными НУРСами или управляемыми ракетами. Так или иначе, повторюсь, любой залп с вертолета не мог остаться незамеченным.

Штурм
...Во дворике уже невозможно находиться: вокруг то ли осколки падают, то ли пули. Впрочем, на улице тоже полный хаос. А со стороны школы сплошная канонада, разрыв за разрывом. По звукам определяю: рвутся растяжки, ручные гранаты, ведется пальба из подствольных гранатометов и – это тоже можно определить – по школе лупят из противотанковых гранатометов, уж после чеченской войны эти звуки трудно спутать с иными. Управляемый штурм это никак не напоминало.
"Какой штурм?! Там просто мочилово!" – орет ополченец, пресекая мои попытки продвинуться к школе. "Оружия! Дайте мне оружие!" – заходится в крике уже совершенно невменяемый парень лет 25. "Эй, ты! Зачем снимаешь! Не снимай это! Я же сказал, не снимай!" – кричит какой-то бешеный мужик с карабином. Перестрелка явственно приближается к нам, доносится совершенно звериный вопль: "Патроны! У нас кончились патроны! Дайте патроны!". Буквально через мгновение из соседнего дома вытаскивают ящики с патронами, словно арсенал тут в каждом подъезде.
Потом звуки меняются, словно из школы пошли на прорыв: выстрелы зачастили ближе; прямо над нашими головами, в кронах деревьев, рвутся гранаты из подствольников. Улицу буквально вымело – народ рванул к домам, залег на обочине. К микроавтобусу рванулась странная группа: здоровые дяди старательно прикрывают бронещитком какого-то важного коротышку. Узнаю Кокойты – президента Южной Осетии. Машинально вскидываю камеру, из-за спины Кокойты доносится звериный рык: "Не снимать, твою мать! Я же сказал, это не снимать! Убью, сволочь!" Да, конечно, Кокойты за бронещитком – это не фотогенично...
Впрочем, спустя минуту Кокойты передумал уезжать. И улица вокруг нас превращается в импровизированный штаб: руководить этот человек действительно умеет. Не знаю, может, где еще и было какое-то управление или руководство, но здесь, на улице Плиева, казалось, что вся власть перешла в руки Эдуарда Кокойты. Взмахом руки он показывал, куда пригнать машину, куда мчаться с носилками, командовал, как погружать подтаскиваемых раненых. Потом распоряжения Кокойты стали обретать уже чисто военный характер.
– Патроны, где патроны? Туда тащите! Слышите, стрельба перемещается – они уходят, темнеет рано, нельзя дать им раствориться, они сейчас прорвутся и разбегутся, затаятся во дворах, а ночью уйдут. Нельзя упустить! Начинайте прочесывать каждый дом уже сейчас. Каждый двор, все подвалы, чердаки...
Примерно в 14.25 – 14.30 замечаю странную компанию: по улице спокойно фланирует троица, одетая по-спецназовски – камуфляж, шлемы-сферы, мощные бронежилеты, полная боевая выкладка. Уж не знаю, кто это, но они совершенно спокойно прогуливаются по улице, не обращая никакого внимания на происходящее. Непонятно: там бой, а бойцы прогуливаются тут! Люди при их приближении удивлялись: "Почему вы здесь, а не ТАМ?" А из школы уже потащили раненых, тоже в камуфляже.
В окрестностях школы явной паники не чувствуется, но нет и никакой власти. Лишь где-то совсем вдали, подальше от зоны огня, вижу лица испуганных милиционеров. Кстати, так и не увидел ни одного человека в милицейской форме среди тех, кто спасал людей. Может, кто-то делал это в штатском, но люди в форме выглядели совершенно растерянными. Милицейский офицер, явно в ступоре, бесцельно бегал по улице туда-сюда, размахивая пистолетом и тыча им в кого ни попадя. К школе на моих глазах рвутся только люди в гражданской одежде или в камуфляже. Они же вместе со спасателями МЧС и медиками все время кого-то оттуда выносят: раненых, детей.
Пальба то затихает, то вновь разгорается, хотя уже понятно, что сопротивление боевиков неуклонно затихает. Но в здании и вокруг него все время гремят взрывы. На подступах к школе вижу валяющиеся тубы от использованных одноразовых гранатометов и даже огнеметов. На другой день эти тубы растащат мальчишки. Понятно, что из всего этого били по школе, набитой людьми и взрывчаткой. По-моему, ополченцы, что лупят по зданию из всего, что у них есть, уже мало что соображают. В запале едва не убили коллегу-фотографа, приняв за боевика. А каких-то двоих незнакомцев втоптали в асфальт.
Ближе к вечеру в какофонию вплетается еще один узнаваемый звук: залпы танковых орудий. Это уже никак не укладывается в голове: ведь в школе еще куча заложников, как можно применять танки?! Со своего импровизированного НП вижу: крыша здания школы провалена. Сталкиваюсь с местным жителем Виталием, познакомились накануне, у него в школе дочки: весь в крови – рубашка, брюки, за поясом пистолет.

– Там, в спортзале, настоящая Хатынь! Одни трупы, только трупы, их сотни, сотни, кровавое месиво... – Нашел дочек? – Только старшую – сам вытащил! Да всех таскал, пока можно было, ее и не узнал – страшная, на себя не похожа, сама меня узнала – "папа, папа". Я через гаражи прошел. Там сотни сгорели, взорвались, крови по колено, никого не опознать, от них ничего не осталось – везде внутренности, сердца, больше ничего. Младшую еще не нашел...
Он ее так и не найдет ни тем вечером, ни на другой день – ни среди живых, ни среди мертвых.

Уничтожение улик
В бесланской больнице на изумление царит почти идеальный порядок. Еще вечер 3 сентября, но уже вывешены рукописные листочки с именами живых, люди обмениваются сведениями, кого нашли, кто опознан. Вход охраняют автоматчики, в палаты никто не прорывается. Удивительно дисциплинированные люди, так держать себя в руках! Хотя, конечно, все просто в шоке, осознание случившегося придет позже. Слышу, как женщина говорит по мобильному телефону: "Заурик только что умер, я говорю — умер Заурик, ему голову оперировали, умер. А Адама мы еще не нашли".
Вышли на свежий воздух покурить-подышать хирурги, профессора Кульчиев и Слепушкин: "У нас сейчас больше 200 человек. Раны в основном минно-взрывные, осколочные, есть пулевые, ожоговые, практически все в шоке. Еще примерно 400 увезли в больницы Владикавказа".
Плачущих во дворе почти нет, люди молча ждут или тихо обмениваются новостями. Рассказывают про Раису Гавриловну Гадисову – секретаря школы: во время боя сумела вытащить троих детей на улицу, выпрыгнула сама. Говорят про семью Бетрозовых. Точнее, что нет больше этой семьи: отца, Руслана, на глазах сыновей – 16-летнего Алана и 13-летнего Аслана – поставили на колени и убили выстрелом в затылок. Запомнили, как старший, Алан, произнес, глядя в глаза боевика: "Я тебя запомнил". После этих парнишек уже не видели.
Алла Гадиева сидит на носилках и сама хочет выговориться: у нее ни царапинки, а вот ее шестилетнего сына Заура пока не нашли. Сохраняю эту диктофонную запись до сих пор: "Он гордый, – говорит Алла молчаливо сидящему рядом отцу. – Мочу не стал пить. Говорит: мама, когда выйдем, ты мне купишь много-много ванильного мороженого и кока-колы. Мне вообще все время казалось, что это сон. Вижу рядом соседа и думаю, что за человек, откуда я его знаю. Да, съели цветы, пили мочу. Тайком ее в баночки собирали и тихо пили. Представляешь, многие жадничали, даже мочой не хотели делиться. Да скоро и ее не стало – нечем оказалось ходить. Мужчин расстреляли. Сначала ставили в центре зала зайчиком – на корточки, руки за головой, такими торчащими ушками. Говорили: шевельнется или кто в зале пикнет – застрелим. А потом сказали: вам мужчин не жалко, будем детей зайчиком ставить. И ставили..." Уже позже слышал, как радостно закричал вдруг кто-то из-за моей спины, пробиваясь к Алле: "Нашли, нашли твоего Заурчика, жив!"
Утром 4 сентября вернулся к школе. Она еще кое-где дымится, спортзала нет... Люди в форме МЧС носят на носилках трупы. Во внутреннем дворике какие-то ряды прямоугольников, покрытые фольгой, вокруг ходят люди в респираторах: приподнимают фольгу, что-то смотрят, потом записывают. Догадываюсь: под фольгой – люди, идет опознание. И в том же дворике трактора и бульдозеры что-то сгребают в кучки, небольшой экскаватор своим ковшом грузит это в кузова грузовиков – какой-то непонятный хлам. Навожу телеобъектив: обрывки ткани, обувь...

Спустя несколько месяцев вдруг на одной из свалок за городом обнаружат остатки одежды, обуви и фрагменты тел. То, что наблюдал в камеру, оказывается, было просто преступлением, сокрытием улик: трактора-экскаваторы сгребали в мусор то, что осталось от людей, то, что никто не собирался опознавать...

Тринадцатилетняя девочка в школьной форме пишет шариковой ручкой на стене: "Кристя, мы тебя не забудем! Мы с тобой, Кристя!” На вопрос: "У тебя здесь погибла подруга?” — бормочет почти неслышно: "Это могла бы быть я…” Они переходят из одной изувеченной классной комнаты в другую, перебирают груды детских тетрадок, смотрят на исчерканные красными чернилами прошлогодние контрольные, листают учебники, вглядываются в разбросанные среди руин кубики для первоклашек с яркими буквами и цифрами. Они покрывают стены графитти – "Смерть террористам!”; "Здесь были звери”; "Мы вас не забудем!”; "Мы не забудем ингушей и чеченцев!”; "Мы этого не простим!”; "Пепел Беслана стучит в мое сердце!”.