Лазурный Берег все очевиднее становится филиалом России на Средиземном море.

В Канне завершился XIV Фестиваль российского искусства. Хакасское горловое пение, фольклор и народные ремесла Липецкой области, плывущие по воздуху красавицы из дагестанского ансамбля «Лезгинка», кронштадтские кадеты, марширующие перед знаменитым Дворцом фестивалей, «Царская невеста» в постановке столичной «Геликон-оперы»… Каждый раз в конце августа мы приводим французов в изумление: из какого количества несхожих элементов складывается гигантский пазл под названием «Российская Федерация». При этом сам Лазурный Берег год от года все очевиднее становится частью России, нашим филиалом на Средиземном море.
 --------------------------------------------------------------------------------------------✂-------

Ищу работу и любовь

Русских на Ривьере много, и это не те, о ком вы подумали. Точнее, не только те, хотя агентства недвижимости предусмотрительно сообщают в витринах: «Говорим по-русски».

Канн, центральная торговая улица — рю д’Антиб. Четыре часа пополудни. Электронный термометр показывает +35. В плотном мелькании смуглых лодыжек и гламурных босоножек начинают шевелиться какие-то засаленные лохмотья. Катятся по асфальту бутылки, половина улицы рефлекторно поворачивает головы на хриплый призыв: «Вася, вставай, … твою мать! Обедать пора». Те, кто обернулся, тоже, конечно, русские.

Клошары местного разлива обычно имеют цвет лица, как у Андрона Кончаловского, регулярно бреются, попрошайничают сентиментально — под кошечек-собачек, на мир взирают философски. Наши — вызывающи и тупиковы, как заскорузлый носок. К общению ни Вася, ни его друг, ни их суровая спутница не расположены, однако тут история простая. Работу во Франции нельзя получить без вида на жительство, вид на жительство — без постоянного жилья. Замкнутый круг, небо вокруг. Синее-синее небо.

В основном у наших бродяг туристические визы, зачастую просроченные. Правда, есть и скитальцы, явившиеся из прибалтийских государств с паспортами Евросоюза. Но этим просто нравится лазурное дно — законные документы все-таки дают человеку шанс побарахтаться.

Канн, улица Александра III. Храм Архангела Михаила. На доске объявлений — попытки барахтания:

«Ищу работу! Строитель (бетон, кладка, нутрянка). 35 лет, паспорт ЕС, рассмотрю любые предложения. Готов поменять профессию».

«Бывший доцент университета, кандидат наук, веду занятия по русскому языку…»

«Циклюю паркетные полы. Валентин»

«Няня-гувернантка, даю уроки русского языка, рисования, бисероплетения…»

По словам Генерального консула России в Марселе и княжестве Монако Юрия Грибкова, на официальном учете состоят 3006 граждан России, осевших на Лазурном Берегу. Лица, живущие на, допустим, нетрудовые доходы, в консульстве предпочитают не регистрироваться.

Каждую неделю на «Лазурку» из России прибывает несколько невест — брачные конторы подыскивают им суженых, в основном зрелого возраста. 50-летние французы готовы платить за молодость и невежество: языковые познания девушек ограничиваются словом l’amour.

— Много удачных браков? — любопытствую у консула.

— Крайне мало. Приезжают сюда, например, с девочками, дочерьми от предыдущих браков. Потом приходят к нам, плачут: муж оказался педофилом, формально женат на ней, а живет с ребенком… Но если человек нормальный, тоже ведь нет гарантии, что семья сложится. А при разводе французский мужчина сделает все, чтобы оставить детей при себе. Здесь это лучшая инвестиция: государственное пособие позволяет жить безбедно...

Грибкова пригласили в Канн на открытие Фестиваля российского искусства (проводимого под патронатом Светланы Медведевой). На обратном пути консул любезно взялся подкинуть московскую журналистку в Монако. Многополосный автобан, несмотря на туннели и виадуки, говорят, обошелся дешевле, чем дорога от Москвы до «Сколково». За подобную наивность русские дали французам прозвище «безоткатники».

По пути указатель: Menton. Сразу всплывает в памяти чеховское, из «Вишневого сада»: «Дачу свою около Ментоны она уже продала…» Чехов две зимы провел в Ницце — ошибочно, как и многие в те времена, полагая, что климат Ривьеры излечивает чахотку. На самом деле высокая влажность для легких губительна — еще и потому в Ницце столь густонаселенное русское кладбище.

Из пансиона Антон Павлович пишет жене: «Какие здесь ничтожные женщины, ах, дуся, какие ничтожные! У одной 45 выигрышных билетов, она живет здесь от нечего делать, только ест да пьет, бывает часто в Monte-Carlo, где играет трусливо… Сколько гибнет здесь русских денег!..»

А вот свежий анекдот про наших дам в Монте-Карло. Российская красавица, супруга богатого француза, пригласила друзей отобедать в модном японском ресторане. В это же время туда зашел принц Альберт с дамой (не с Шарлин, заметьте), в сопровождении трех телохранителей. Присел за соседний столик. Современная Любовь Андреевна Раневская находилась к тому моменту слегка под шафе и начала строить принцу глазки. Некоторое время властитель карликового государства ежился, а затем к русской компании подошел один из охранников: «Милые дамы, вы не могли бы уделять принцу меньше внимания? Вы его смущаете». Однако нашла монархическая коса на вольнолюбивый русский камень. «Ах, так?! Я свободная женщина в свободной стране!» — обстрел глазами стал еще интенсивнее. Тогда бодигард дружно взял стулья и поставил их на линии огня, спинами заслонив VIP-клиента от нескромных взглядов. Кокетка мгновенно протрезвела и раскаялась. Принцы — народ чувствительный, их всякий обидеть может.

Что каннскому или ниццкому бомжу — рай (как мирно посапывают они на крылечках бутиков теплыми ночами), то российскому обывателю — добровольный ад. На «Лазурке» давно уже норовят отметиться люди со средним достатком. Покупают второсортное оливковое масло, пьют плохое вино. Смиренно сносят обеденные перерывы в ресторанах (верх абсурда) и ленивый, через губу французский сервис. Волокут к пропахшему соляркой морю маленьких детей и за неделю оставляют здесь деньги, на которые можно месяц отдыхать в каком-нибудь беспонтовом, тихом и чистом уголке.

Что поделаешь: Ривьера пропитана русским духом. Если бы, отправляясь сюда, наш человек рассчитывал приобщиться только к забавам олигархов, поток тщеславных эллочек-людоедочек не заполнил бы все пляжи и променады. А так — то ли Канн, то ли Малаховка. Русская речь повсюду.

Неодолимое, гипнотическое обаяние французского юга — в том, что здесь Россия современная встречается с Россией старой. На родной территории вероятность такого свидания крайне мала. У нас нет храмов, не испытавших закрытия или осквернения. Нет семей, которых не коснулась бы война. В заповеднике Лазурного Берега все это наличествует. Русская жизнь тут остановилась 90 лет назад.

Консервами «Старая Россия» можно полакомиться из первых рук: еще живы, хотя исчисляются единицами, потомки белых эмигрантов. Или — в качестве туриста прогулявшись по кладбищу в Ницце. Юденич (тот самый), Олсуфьевы, Епанчины, Гагарины, Багратионы…

Монако, главный культурный центр — «Гарибальди-форум». Афиши анонсируют концерт Юрия Темирканова и Дениса Мацуева. А на выставке «Величие монарших дворов Европы» представлена уникальная реликвия — сорочка Александра II, бывшая на нем в день последнего, рокового покушения, — с рыжеватыми следами крови. Русская история не отстирывается.

Император-реформатор — культовая, как мы сегодня скажем, фигура для Лазурного Берега. Под белым камнем в Ницце лежит его морганатическая супруга, Екатерина Долгорукая, но главное — именно здесь, на вилле Бермон, от запущенной и неверно диагностированной французскими медиками болезни скончался 21-летний цесаревич Николай Александрович. Останься он в живых, наследование престола пошло бы по другой линии, и вся русская, а значит, и европейская история XX века могла бы сложиться иначе.

На Лазурном Берегу уважают сослагательное наклонение. Из разговоров с престарелыми отпрысками славных фамилий я вынесла, что именно 24 апреля 1865 года — дату смерти наследника — большинство из них считает точкой невозврата. Отсюда начинается путь к реакции, далее — к революции и, следовательно, — к роковому раздвоению России. К национальной шизофрении, не изжитой до сих пор.

Ницца, бульвар Цесаревича. Там, где стояла когда-то вилла Бермон, теперь Свято-Николаевский собор — камень раздора между старой и новой Россией. Пряничную, шатровой архитектуры церковь с двуглавыми орлами французский суд уже дважды постановил вернуть России. Однако часть общины во главе с настоятелем, отцом Иоанном (Гейтом) — категорически против. Присланный из Москвы новый настоятель — отец Николай (Озолин) — существует пока на птичьих правах.

Пущен даже устойчивый слух, будто Россия, завладев столетним собором, разберет его по камешку и вывезет. Версия вроде бы бредовая. Однако шесть лет назад СМИ громко рассказывали, как миллиардер Андрей Мельниченко разобрал в Подмосковье часовню, дабы на Лазурном Берегу сложить ее заново и обвенчаться. У старых русских есть основания утверждать, будто новые русские не отличают храм от «Лего»…

Гид по Свято-Николаевскому собору Андрей Науменко — выходец из Алма-Аты. Во Франции остался 20 лет назад, почти случайно: с семьей навещал родственников, тяжело заболел ребенок, потребовалось долгое лечение, а отечественная педиатрия тогда разваливалась вместе с Советским Союзом.

Политического убежища Андрей не просил, клеветать на свою родину — подобно большинству представителей «колбасной эмиграции» — не стал. Потому, будучи ученым-геологом, работу нашел только при русском храме. Знает здесь каждую икону, фреску, мозаику. Водил по собору Бориса Ельцина («Интуиция у него потрясающая была, людей сразу сканировал, но системного образования — никакого»), Михаила Калашникова («Скромный такой, за счет друзей приезжал, а ведь мог бы сказочно разбогатеть»), Владимира Жириновского («Вполне адекватный оказался человек, только сначала закричал: «Откройте двери, я Жириновский!»).

Науменко беззлобно потешается над французскими экскурсоводами, которые, показывая на часовню, установленную в память о цесаревиче, заявляют: «Перед вами место захоронения Николая II». А про древний образ Николая-чудотворца, подаренный Иоанном Грозным татарскому хану Кутуку, однажды довелось услышать: «Очень редкое изображение — постаревший Христос»...

«Что вы хотите, — смеется Андрей, — у французов дети еле-еле читать начинают в 10–11 лет». А мы-то гадаем, на какие образцы сориентирована реформа нашего образования…

Перед храмом, в тени платанов беседую с супругами Фисоченко. Анатолий Иванович, из семьи православных священников в Риге, полвека прослужил в Свято-Николаевском соборе регентом. Жена Василиса Кирилловна, урожденная Коптева, по матери Юргенс — красивая моложавая дама. Ее будущих родителей еще детьми в трагическом 1920-м вывезли из Севастополя.

Фисоченко помнят, как говорили им в Ницце глубокие старики, первые эмигранты: «Не забудьте, это русская земля. Мы должны сохранить храм и вернуть его России, как только она воскреснет».

— А по-вашему, она воскресла?

— Конечно! Церкви открылись, храм Христа Спасителя восстановили.

— У нас далеко не все радуются тому, что его восстановили…

— Как такое может быть? Это ведь символ! Мы всегда говорили: когда храм Христа Спасителя заново отстроят, тогда и произойдет в России перелом.

— В царские времена храмов хватало, однако от катастрофы это не уберегло. Людям не только вера нужна.

— Так мы же общаемся с молодыми, кто недавно сюда приехал и оставил в России родителей. У нас в хоре поет Лена — она замуж за француза вышла. Говорит, на нынешнюю пенсию ее мама в Москве нормально живет.

…Я помалкиваю и думаю: честь и хвала неведомой Лене за то, что она, пусть привирая, поддерживает реноме своего отечества.

Виноград и «крапивное семя»

Пока мы с Фисоченко записывали интервью, солнце уже в зените, и возле храма появляются российские туристы. На дресс-код в православных церквях Лазурного Берега окончательно махнули рукой: шорты, майки, бретельки. Сверху бейсболка, снизу мини-юбка, цепочка от крестика переплелась с завязками от купальника… В том же Свято-Николаевском соборе хватает и постоянных прихожан (из числа самых известных — Сергей Пугачев), но, как правило, современные русские забегают в храм по дороге с пляжа в магазин.

Ребята лет по 19–20 в шортах и сланцах фотографируются на фоне собора. Заслышав со скамейки русскую речь с сильным акцентом, почтительно подходят: «Здрасьте». В глазах — нескрываемый интерес. Новая Россия спешит посмотреть на старую. Старая отвечает улыбкой.

Вообще потомки белой эмиграции поделились примерно поровну. Одни, выросшие в семьях ярых антисоветчиков, до сих пор ненавидят все, что происходит на исторической родине. Всюду им видятся «агенты кей-джи-би», «рука Кремля», и отстали они от нашей реальной жизни не на 100 лет (тогда было бы чему у них поучиться), а где-то на 30. Можно носить, к примеру, фамилию Оболенский, недалеко уйдя по взглядам от Новодворской. Наверное, это и называется вырождением.

Другие — кто сумел преодолеть личную обиду — тянутся к нам всей душой. У Фисоченко двое внуков. По-русски ребята уже не говорят. Даже если кто-то верил, что вывез Россию на подошвах сапог и сохранит ее здесь, во Франции, срок хранения истекает. Русское будущее — за мальчишками в сланцах, которые через неделю вернутся с Лазурного Берега в Москву, Питер, Челябинск, Екатеринбург…

На каннском русском фестивале братание «белых» с «красными» особенно заметно. Пять с половиной часов подряд крутили в кинозале «Тихий Дон» Сергея Герасимова. Приехали из Парижа cosaques, при шашках и лампасах, показывали в фойе фотографии родителей: «Это мой отец. Смотрите — вылитый Григорий Мелехов!» Артист Петр Глебов, значит.

Везде бы так перемешать красное с белым, получится кровь с молоком — цвет здоровья.

Фактический хозяин подмосковной «Белой дачи» Виктор Семенов — из тех новых русских, которым старые русские не слишком доверяют. Министр сельского хозяйства в правительстве Примакова, ныне депутат-единоросс (бизнес записан на жену), Семенов прикупил четыре гектара виноградников в Провансе и каждую осень отправляет в Россию 10 тыс. бутылок недорогого вина.

Поначалу разговор с депутатом напоминает книжку «Один год в Провансе». Как добиться, чтобы rose приобрело благородный лососевый оттенок (снимать и перевозить урожай ночью, по холодку). Как правильно обрезать оливы — чтобы крона внутри была полая. Или — в качестве лазурнобережной экзотики — как квасить вилковую капусту. Семенов — не просто агроном, выпускник Тимирязевки, но и потомственный крестьянин. Предков его называли «кочерыжниками», рецепты квашения передавались из поколения в поколение.

Семенов делится заботой дня: «Утром выслеживал кабанов — целая семья забрела на участок, могут лозу подрыть, потоптать…»

— У вас есть во Франции проблемы посерьезнее кабанов?

— По большому счету нет. Здесь тебе никто не мешает. У французов одна беда — «совковость» подхода к работе. Уровень социальной защиты такой, что многие привыкают думать исключительно о своих правах, а обязанности — это как-нибудь потом обсудим. В остальном государственная машина только помогает вести хозяйство. Ни у одного чиновника в глазах я не видел ни знака евро, ни знака доллара.

— А у наших часто видите?

— Менеджеры «Белой дачи» стараются мне даже не рассказывать обо всех случаях вымогательства. Потому что я начинаю «пылить», шуметь, и в итоге все обходится еще дороже.

— Думский мандат не помогает?

— Бюрократия сегодня настолько цинична, что ей — по барабану. У нас в Люберецком районе недавно был случай: приехал новый заместитель прокурора, купил дачный домик, пришел в регистрационную палату, а с него за оформление документов потребовали $6 тыс. Он говорит: «Вы с ума сошли, я же вас посажу!» А тот: «Не посадите, не докажете ничего. Максимум — мне объявят выговор и переведут в другой район. А вы еще пять лет документов не получите».

Во Франции владелец земли обязан заключать договор с арендатором не меньше чем на девять лет. И расторгнуть его в одностороннем порядке не может. А у нас спекулянты скупили землю и сдают ее в аренду на три года, на год. Хотя только срок возвращения минеральных удобрений — 3–5 лет, а органических — 5–10. Смотрят: мужик вспахал, землю окультурил, теперь ему можно и коленом под зад, дальше мы сами. Я не говорю, что девять лет должны стать нормой для всей территории России, но для центральных областей это очень важно. Как законодатель я хочу такую поправку провести — пока не удается.

Мы пытались восстановить тепличный комбинат в Ставропольском крае, еще ничего не вырастили, а нам уже говорили: «Давай, давай!» Мы ушли оттуда. Потеряли на этом около $2 млн. А что делать обычному фермеру, который вложил последние копейки, а ему говорят: «Свободен, иди отсюда»? Мне приходилось за таких людей заступаться, прокурорам писать, из тюрем вытаскивать…

Еще пример: вы знаете, что огурцы и помидоры «Белая дача» не выращиваются уже два года? Мы устали от попыток контролировать рынок. Под нашей маркой продавали что угодно. Без помощи государства бороться с контрафактом нереально, а если милиционер, который должен следить за ситуацией, сам в доле, какая тут помощь?

— Получается, в России иметь раскрученный бренд невыгодно?

— Выгодно, но опасно. Теперь мы производим только ту продукцию, которую практически невозможно подделать, — готовые салатные смеси.

— Виноградник в Провансе, а не на российском юге, — почему?

— Во-первых, у нас нет культуры виноделия, учиться не у кого.

— Это результат горбачевской антиалкогольной кампании?

— Не совсем. При Горбачеве просто закопали остатки. Советское время не было ориентировано на производство качественных вин. «Плодово-ягодное», портвейны, которыми только травиться. Вино — очень чувствительный продукт. Снял урожай днем раньше или днем позже — это уже влияет на качество.

А во-вторых… Когда я выбирал площадку под виноградники, появилось достойное вино, произведенное в Краснодарском крае. Этого добились французы, которые приехали к нам со своими знаниями, своим опытом и несколько лет выстраивали цепочку — от лозы до конечного продукта. А потом в Москве, в квартире на Тверской-Ямской, заживо сожгли семью главного технолога этого производства — вместе с ребенком. Говорят, это было ограбление, не знаю… Я в своей жизни повидал немало переделов рынка, и мне не хочется начинать дело для души и при этом нанимать охрану.

— Вы были когда-нибудь убежденным демократом? С людьми, работающими на земле, такое редко случается...

— Я был демократом при советской власти. Выговоры мне лепили, из партии грозились выгнать. В 1989 году коллектив выбрал меня директором, а после этого я выборы нижестоящего руководства — бригадиров и прочих — отменил. Потому что это разваливает производство. Я не левый и не правый. На краях жизни нет, жизнь посередине.

— С кем вы здесь общаетесь?

— А тут много моих московских друзей обнаружилось.

— Депутатов?

— Нет, депутатов, кроме меня, ни одного. В основном бизнесмены. У них виллы на побережье, и сначала они крутили пальцем у виска, когда слышали про мой виноградник. А теперь несколько человек хотят продать дома на Лазурном Берегу и присматривают нечто вроде моего хозяйства. У меня стадо овец. Огород — помидоры вызревают килограммовые. Фруктовый сад: миндаль, гранат, хурма, персики, абрикосы, черешня, грецкий орех. Жму оливковое масло по древнеримским технологиям: трое суток в мешковине под каменными жерновами…

— То есть у вас — хурма и помидоры, а обычному российскому фермеру достается только «крапивное семя» — вечно голодная отечественная бюрократия.

— Да, это самое страшное сегодня для нашего фермерства. Чиновники норовят доить корову, которая еще не родилась.

— В молодости вы были инструктором горкома КПСС, а теперь награждены орденами Русской православной церкви. Про таких наши эмигранты часто говорят: «Не верим, люди не меняются, бывшие партийцы стоят со свечками в храмах — смешно…»

— Это их проблемы. Если они люди реально верующие, пусть со своей гордыней в одиночку разберутся. Не суди, да не судим будешь. Только мертвый человек не меняется. Смысл жизни — в том, чтобы меняться.

Елена Ямпольская, Канн-Ницца-Монако